Ублюдочная будущность. Да и реальность ничем не лучше. А главное, совершенно непонятно, чем ты так провинился перд всей этой шушарой, что она заочно тебя ненавидит и встает с утра в мерзейшем настроении. Облако табачного дыма так и норовит кинуться в лицо, чтобы проникнуть через нос, общекотать там все и заставить желудок сжаться от спазма. А мозг при этом думает: как же здесь не взять автомат и не расстрелять всех? Только решает ли насилие вопрос с засилием бессердечия и безразличия, обмана и подлости, которые являют собой сущность большого города. Озлобленность утреннего пассажира пригородной электрички, вот что съедает меня каждое утро, и бороться с этим совершенно невозможно, когда авитаминоз и одиночество бьют по нервам, а помощь только внутри себя. Остановиться. Ты-то как раз можешь, а остальной механизм так и будет крутиться, пожирая под своими колесами неудачников, втягивая новые, нет не лица, новые жертвы, потому что у этой биомассы нет лица, один общий на всех масляный блин без радости. Чернота. Темнота. Пустыня. Пустыня бездуховности. Хотя где тут взяться духовности, когда люди пытаются чисто биологически выжить, и пирамида Маслоу всегда перевешивает своими низменными базовыми потребностями. Я вот тоже не совсем лучше, тоже борюсь за пропитание, только почему-то болит моя вторая сущность, не позволяет забыть о другой стороне жизни, еще бы ответы дала и оказала помощь, но она только руками разводит в то время, как через нее несется лавина, стадо новых жаждущих с электрички. Осознание своей исключительности, это в своем роде миф, порожденный гордыней и более ничем. Эгоизм, вот моя основная черта. Но несмотря на это хочется услышать окрик со стороны, увидеть, как кто-то приветственно машет рукой и улыбается чисто и безмятежно. Но все-таки я чужая. Наверное не от мира сего, потому что сейчас стою посреди площади и смотрю на фонарь освещения. Фонарь мне до лампочки, а вот снежинки, которые кружатся в нем - обворожительное явление. Белые мухи - очень банальное сравнение, снежинки на них совсем не похожи, они очень нежные и плавные, они не суетятся в бестолковой толкотне, а когда они мелкие, так как сейчас, то я ничего не могу с собой поделать - хочется смотреть и смотреть. Толкаются тут, конечно. Люди не смотрят на меня, они меня не замечают, словно вокруг туман, и с удивлением разевают рот - "тут кто-то стоит" - только тогда, когда толкают меня локтями в разные части тела. По моему личному мнению, удар в грудь, самое мерзкое из того, что может сделать мужчина, это унижает его в моих глазах. Очередной удар в плечо разворачивает на несколько градусов, и я вижу, как из павильона метро хлынула очередная партия ошалелых от духоты, жары и грохота людей. Цивилизация мучительна, но без нее большинство жителей взвоют и потребуют родить себя обратно до лучших времен. Что если на этом мире поставить эксперимент, что если некая сила неожиданно ввергнет планету в раннее средневековье или поздний каменный век. Я усмехнулась и поняла - ни у кого такой силы нет. -Ты слишком часто мечтаешь иметь силу, с которой не сможешь справиться, - сказал мне внутренний голос. - Займись делами попроще, чем свержение существующего, примирись с действительностью, пока не поздно. -Действительность сама против того, чтобы я ее принимала в себе. Зачем мне заполнять себя грязью и ужасом. Конечно, человек с возрастом сам непроизвольно заполняется эгоизмом, алчностью, ненавистью и другими пороками. Очень часто он желает смерти ближнему, но по какой-то причине не может осуществить свой замысел. И я подвержена неким мелким страстям, но все в силу именно этой действительности, которая не может осуществить даже мельчайших человеческих потребностей, а, тем более, часто отказывает ему в минимальном: справедливости и милосердии. -Если дать тебе силу бога, не употребишь ли ты ее во благо себе в первую очередь? -Возможно, - качаю я головой и сажусь на скамейку. Я преодолела площадь, кое-как перебралась через запруженную машину и проникла в сквер возле памятника - островок спокойствия, отдохновения от суеты. Заложенный нос сегодня особенно неудобен - табак и газы, растворенные в воздухе, щекотали слизистую, вызывая жжение и позывы чихнуть, но им не суждено было осуществится, что раздражало еще больше. Голова болит, вслед за ней создается ощущение, что все мои зубы страстно желают покинуть мою челюсть. Ненавижу простуду, она вырубает весь организм, в том числе и желудок, который поддташнивает и съеживается от мыслей о еде и особенно кофе. Как было бы хорошо оказаться среди страниц любимой книги, не воспринимать текст, как чернила на бумаге, маленькие скачущие буковки, которые пахнут свежей краской, а идти рядом с героем, ощущать объем, цвет. Побродить рядом с героем, посмотреть на мир его глазами, увидеть места, которые придумал автор для своего персонажа. А вдруг я тоже персонаж какой-то книги, и меня люди видят как череду букв, сложенных на бумаге в слова? Вдруг я просто рисунок комикса, и для кого-то я говорю словами, прописанными в белом облачке над головой? Нет, я мясо. Настоящее мясо. Хотя здесь и кроется ловушка: для тех людей в книгах мясо тоже настоящее, они едят, спят и занимаются любовью так же как и мы. А может быть они реальные, а мы нет, и они также смотрят на нас? Или книга - это зеркало одностороннего видения - мы их видим, они нас видят, но мы не знаем, что это так. Как хорошо читать про жаркое солнце, рыжие отсветы на зеленой листве и столбы белого света, подпирающие кроны над тенистой аллей. И когда кто-то милый тебе ступает в это великолепие и может насладиться трескотней кузнечиков, а у тебя пронизывающий ветер, и пальцы в перчатках стынут, и покалывает их обжигающий холод, мурашки так и норовят проникнуть под воротник, чтобы вздыборить волосы на предплечьях. И кажется, что все тело - одна сплошная ледышка, и нутро все заиндевело, покрываясь кристаллами. А когда весна придет, ледышки эти оттают и разорвут тело на части, подчиняясь законам физики, ведь человек не лягушка, чтобы всему этому противостоять. А еще там бывает теплое соленое море, песчаный берег... Идиллично, конечно, но может оказаться и так, что чья-то книжная жизнь в разы паршивее, чем твоя собственная, и завидовать может тот, кто умирает от рваной раны, или замерзает в стужу, потому что у него нет шубы или одежды вообще. Сижу, и всем в сущности наплевать, что я здесь делаю, только памятник безмолвно смотрит в какую-то свою даль, в ведомый ему мир. А здесь надо трудиться, надо что-то делать, чтобы тебя сочли живым, приняли за своего и оболванили под свои мерки. 10.02.09